Рубрикатор

А вы робят моих не видали?

А вы робят моих не видали?

Елена Халдина (г. Касли, Челябинская область) 

Из цикла рассказов «Деревенские посиделки»

 

Посвящается Устинье Ивановне Яниной       

 

В огороде с утра пораньше бабушка Устинья окучивала картошку. Устала сильно. Спину пересекло, кое-как выпрямилась, держась за тяпку. Солнце припекало.   Глазами она посчитала окученные ряды картошки, посетовав  вслух: «Батюшки мои, всего-то навсего восемь рядков окучила, а прово́шкалась столь время! Года своё берут… Пожалуй сяду в тенёк под черёмуху, передохну тро́шки, мы́слимо ли — девятый десяток разменяла, ладно хоть ещё так шевéлюсь… Отдыхать собралась, а обед-то кто варить будет? И то, правда, пойти, хоть похлёбку маломальскую на ско́ру руку сготовить. Не ровен час, робята мои исть захотят, да домой прибегут, а я, квашня старая, чем их кормить-то буду? Придётся мальцам сухоно́сничать с такой-то матерью… В работе да в заботе про всё забыла, да как тут не забыть-то? Травы-то сколь, берёзка-то всё как есть затянула, ни какого сладу с ней нет... Ближе-то к вечеру жар спадёт, так, Бог даст, ещё покопаюсь, сколь смогу не загáдывамши, а то ведь перед людьми стыдобище́ — всё как есть заросло... Раньше-то такого срама в огороде у меня не бывало.  До чё дожила... и пошто́ я в огороде-то одна всё ро́блю, у меня ж робят столь?! Прибегут робятёшки-то  домой, накормлю их как сле́доват, а после пущай пособя́т мне картошку окучить. Ну, не це́льными же днями им по у́лке рысого́нить?! Сы́змальства к труду-то приучать надо, а то испотвáрим робятёшек сами, а они потом невесть что творят, да ро́бить не хотят, разве ж э́нто дело? То-то и оно…».  

 

…В избе Устинья почистила луковицу, морковку, штук пяток картофелин. Порезала скоро-наскоро картофель в кастрюлю с водой, потом поставила варить на электроплиту. Пока вода закипала, пережарила лук с тёртой морковкой на нутряном свином сале в чугунной сковородке. Разбила куриное яйцо в миску, взбила вилкой, добавила немножко муки, всё перемешала, тщательно разминая комочки. Жидкое тесто понемножку ложкой опускала в кипящую похлёбку, разговаривая сама с собой:     

«Робята-то мои таку похлёбку с колобками шибко любят! Особливо младшенький мой, Ванюшка... Батюшки, а укроп-то, укроп забыла покрошить, совсем памяти не стало, э́нто чё ж тако́... Да ещё хоть малёхо молочком забелить, всё ж таки повкуснее похлёбка-то буде. Жалко коровушки-то своёй бо́ле нет, да и какая уж мне теперь корова? Два шага прошла и задохла, заплюхалась я совсем. Сердце-то того и гляди выпрыгнет, ничё не робит, а за коровушкой-то уход нужён».        

Устинья попробовала похлёбку, а после сказала вслух:   

—  Ничё, похлёбка-то славная и соли в аккура́т. Робята-то мои её живо два съедят.        

Кукушка в ходиках прокуковала два раза.             

«Ой, время-то сколь! Ну, надо же, два часа прокуковала — обедать давно пора, а робята-то мои где-кась? Вот сорванцы — забегались и про еду-то совсем забыли. Ну, да чё поделашь, знамо дело — дело молодое! Сама давно ли девкой была?! Ой, а года бегут, бегут, чем дальше, тем круче. Верно мне ра́не матушка-то гова́ривала что, в детстве-то время медленно идёт, ровно в гору нехотя  поднимается, а стоит только замуж  выйти да малых деток нарожать, так года-то  с горы вниз и покатятся, словно на санках… Пойти скликать, ли чё ли, на улке робятёшек, поди-то, услышат, придут не ровен час. Сперва их накормлю, а после уж сама отобедаю».

 

Устинья вышла на крыльцо и закричала:       

—  Васька, Петька, Павлушка, Ванюшка-а! Вы где кось запропастились? Вот окаянные робятёшки... Обедать бегите! Похлёбка стынет…     

 

На её крики никто не отзывался.

         «Ладно, пойду, поищу сама. Голодные робятёшки-то бегают, жалко до чё. Ванечка-то мой совсем исхудал — одна кожа да кости. Взглянешь — почти насквозь светится. Да и в кого шибко-то полным быть? Я отродя́сь худю́щая была. Свекровь, помню, всё по молодости-то меня донимала, чуть что, говаривала: девка-а, и как тебя только ноги носят? Того и гляди переломишься! А я ещё серча́ла на неё за э́нти слова, стыдилась шибко худобы-то своей. Сколь воды утекло с тех пор...».

 

Бабка Устинья вышла на улицу. Посмотрела по сторонам: «Ну, куда их нелёгкая опять унесла? Батюшки мои, словно корова языком слизала...».       

 

У дома напротив сосед Сашка Каманцев чинил трактор. Старушка подошла к нему поближе и поздоровалась.  

— Здоро́во, Лякса́ндр!        

— Здравствуй, бабушка Устинья! 

— Опять под трактором лежишь, сердешный!

— Лежу, а куда деваться-то? Старьё, ломается, будь он неладен. Ни дела, ни работы.        

— Ой, а увазю́кался-то ты как, батюшки мои! Э́нто ж Тоньке твоей после одёжу-то не донять…        

— Тонька — баба добрая, поворчит само собой, да успокоится. Шабалы́, они и есть шабалы́! Чего-чего, а э́нтого добра у нас хвата́т. Без грязи — денег не заро́бишь! Сама знашь.

— Так-то оно так... А ты робя́т-то моих не видал? 

— Нет, не видал...       

— Вот где бегают, а? Старшие-то, поди, на озеро купаться убежали, и малой, как пить дать, за ними увязался... Жара-то, какая  стоит! Духота-а, не ровен час гроза будет… А Ванюшка-то мой плавать ладо́м не умеет, как бы до греха дело не дошло, вот ведь чё! Материнское-то сердце — загодя беду чует... Пойду на озере гляну. Пока похлёбку-то варила, сколь раз в окошко глядела — всё возле избы вертелись. Пошла звать, а их и след простыл, и когда только убежать успели? Ох, бедовые робя́та...       

— Да не переживай, бабка Устинья! Куда твои ребятишки денутся? В деревне нашей тишь да благодать, кругом все свои. Набегаются и всю твою похлёбку слупят за ми́лу душу.        

—  И то, правда, Лякса́ндр! Утешил старуху...       

 

Пошла бабка Устинья проулком к озеру. В огороде соседи Зубовы всей семьёй дружно окучивали картошку. Устинья подошла поближе к плетню и крикнула: 

—  Бог в помощь, милы люди! День добрый!

—  Ой, здравствуй, бабка Устинья! — первым поздоровался отец семейства Иван Петрович, а следом за ним и остальные члены семьи.     

—  Робят я своих ищу, может видали?  

—  Нет, что ты, что ты... Головушку поднять некогда, работы столь, сама видишь…        

—  Вы всей-то артелью управитесь. А я думаю, дай-ка поздоро́вкаюсь с добрыми людьми, да заодно спрошу про своих робятёшек. Ну, нет, так нет — на нет и суда нет... Пойду к озеру спущусь, там ещё покли́чу. Купаются, поди, сорванцы на Крутояре, а похлёбка-то моя стынет.               

— Так на то и лето, что б купаться!

— И то верно.

— Вон, Идка-то Бестенева с озера идёт, ты, бабка Устинья, её спроси, ноги-то свои не май.      

—  И то, правда ... Тады́ постою подожду, хоть дух малёхо переведу, а то задохла совсем. Жара, духота, как бы грозы не было! Э́вон тучки засобирались... Земля пересохла — дождя просит…     

 

Идка  с озера несла на коромысле воду в вёдрах. Подойдя поближе к бабке Устинье, поздоровалась.  

—  Здрасте!       

—  Здорово, девонька! Устала, поди шибко? Э́вон, вёдра-то полнёхоньки несёшь, передохни хоть малёхо возле меня.       

—  Отдыхать зимой буду! А поку́да работы столь, какой отдых? Некогда мне с тобой лясы-то точить… А ты куда э́нто собралась? Купаться, что ли, надумала на старости-то лет?!        

—  С чего глядя? Смеёшься ли чё ль над старой?! Я уж своё откупалась. Робят я своих ищу. Убежали, а у меня похлёбка стынет. Ты их на озере-то часом не видала?  

— Вот те раз... Э́нто чё ж тако́, бабка Устинья?! Нет у тебя никаких ребятишек... Ходишь, каждый день туда-сюда, деревню дивишь, да людей от работы отвлекаешь. Ты хоть ноги-то свои пожалей!.. Домой, домой ступай, отдохни.

— Как э́нто нету? Есть! Четыре сыночка у меня — Васька, Петька, Павлушка, да самый малый — Ванюшка!

 

Идка помолчала чуток, а потом добавила:    

—  На войне они все у тебя погибли...

 

Устинья посмотрела на неё сквозь слёзы:       

—  Да ты чё, девонька, тако́ говоришь-то? Перегрелась ли чё ль сёдня на солнцепёке?.. Живы они, живы! Набегаются вволю да домой придут…

 

Вытирая слёзы уголком платка,  бабка Устинья побрела дальше — искать ребятишек.

 

4 марта 2014

18.05.2018 10:38

1 комментарий

Саша
01.06.2018 00:02
Очень сильно. Спасибо
Загрузка...