Коляда

Коляда

Все лето - то тепло,

Всю зиму холодну,

Всю осень богату,

Едва дождалися,

Глаза охвостали...

(Б.А.Рыбаков 

«Язычество древней Руси», 1988)

Гулкий  шум  вьюги  доносился  сквозь  толщу  снега.  Она  с остервенением кидалась на деревья, и сырой морозный  скрип  сучьев наполнял берлогу.  Старому медведю в эту зиму не спалось, он  уже несколько раз пытался уснуть, но только мог на время  забыться  в тревожной дремоте, каждый раз вздрагивая  при  любом  постороннем шуме.  Все мешало хозяину леса, видно, смерть где-то бродит, так и слышится вдалеке неясное постукивание ее косы.

– Э-э нет, беззубая, рановато ты меня ищешь, – думал медведь  по имени Сусек, поглядывая на поседевшую лапу, – вот  приведу  внука, обучу всему, лес в добрые лапы передам,  а  там  и  на  небесные поляны можно податься, пчел поворошить, рыбку в ручье  половить, малинкой в овраге полакомиться.

При мыслях  о  малине  в  животе забурлило.  Да и не мудрено,  чай,  на  голодный  желудок  в  зиму ложился. Ох, эти медвежьи заповеди. Белки, пигалицы вертихвостые, орехов, грибов на  зиму  припасли.  Даже  бурундук,  пустобрех  и свистун, и тот в нору добра натаскал.  А  ты  не  моги...  Тяжело вздохнул Сусек, повернулся на бок  и  уперся  животом  в  корягу, кряхтя  и  проклиная  свою  жизнь  в  медвежьей  шубе,   принялся приминать сучья.  Неожиданно лапой нащупал среди осенних  листьев какую-то странную деревяшку, плоскую и гладкую.  Медведь  вытащил ее и на  него  пахнуло  душистым  медовым  запахом.  Старик  даже испугался, отряхнулся и пару раз чихнул. Нет, точно медом пахнет.

– Хе, так ведь это с улья, который я у Спиридоныча  на  прокат  взял, – радостно  втягивая  ароматный  воздух,  воскликнул  Сусек, – одна досточка осталась от такого проката.

«Хороший был мед!» – с этой сладкой мыслью и заснул старик.  Ему приснилась поляна, залитая солнцем. На ней были расставлены ульи и пчелы дружно носились в  воздухе,  таская  божественное  кушанье. Когда Сусек  вышел  на  поляну,  они  не  бросились  на  него  по обыкновению, а радостно загудели, как старые друзья после  долгой разлуки.  Откуда-то из-за  улья  вышла  большая  лохматая  пчела, ростом с медведя.  Сусек не на шутку испугался, но пчела  осипшим голосом проговорила:

– Отведайте,  Сусек  Михайлович,  медок,  что утренняя роса, – и протянула большой жбан, расписанный цветастыми пчелками.  Медведь осторожно взял посудину и слегка пригубил. Мед был  липовым,  растекался  во  рту  и  теплым  солнечным   светом перетекал в живот, оттуда в лапы, в уши, в  нос.  Сусек  стоял  и любовался, как искрится его шерсть, а пчела все не унималась:

– А вот это гречишный медок, а это –  цветочный...  донниковый.

Медведь растерянно засунул лапу в ведерко с медом и блаженно смотрел, как янтарные пузыри медленно отрывались  от  его  когтей.  Неожиданно пчела дыхнула на медведя табачным  запахом.  Сусек  повернулся  и увидел, что это вовсе не пчела, а пчеловод Спиридоныч, у которого он утащил  по осени улей.  Медведь оторопело уставился на него, а пчеловод, ласково улыбаясь, покачивая седой головой, спросил: «Может, малинки отведаете?»  Потом достал  ружье и засыпал в ствол целую кружку бархатных ягод малины,  прицелился медведю в лоб и нажал на курок.  Из ружья медленно вылетали ягоды и с мелодичным звоном проскакивали где-то между ушей,  теряясь  в соседнем березняке.   От досады медведь  замахал  лапами  и... проснулся.  Было тихо, темно и только изредка тишину нарушал  мелодичный  звон,  который медленно приближался  к  берлоге.  Через  некоторое  время  стали слышны голоса людей. «Облава!» – от  этой  страшной  мысли  заныла старая рана где-то под лопаткой. Медведь оскалил свои желтые зубы и напрягся, как сжатая пружина. Звуки приближались. Уже отчетливо был слышен скрип снега под ногами и веселый говор  людей.  Звонко смеялась какая-то женщина,  звенели  бубенцы  и  чей-то  до  боли знакомый голос повторял: «Постойте, Матрена Ивановна, ну постойте же».

Эта «Матрена» произносилось с каким-то надломом и трещинкой  в «т». 

– Пчеловод! – догадался  Сусек. – Никак    счеты    пришел сводить... нет, так просто он меня не возьмет.

Медведь  рванулся наружу, ломая сучья, разгребая снег..., но  рядом  уже  никого  не было, только вереница следов пахуче стелилась к опушке леса, куда выходили люди.  Медведь оторопело сел в сугроб и осторожно втянул морозный воздух, потом приподнялся, потрогал  лапой  снег  и,  не понимая, что делает, поплелся по следам.  Ноги плохо  слушались  и ломило где-то в спине,  но  вскоре  он  размялся  и,  с  легкостью разгребая снег лапами, побежал по  сугробам.  Морозец,  покусывая кончики ушей, взбадривал  и  пьянил.  Через  некоторое  время  он догнал людей.  Они были странно одеты, кто в  цветастые  сарафаны поверх полушубков, кто в шубы, вывернутые шерстью наружу, а  один даже тащил козлиную голову на шесте. Кавалькаду замыкал знакомый пчеловод в старых валенках  с  желтыми  кожаными  заплатками,  с коробом  на  веревочной  перевязи  через  плечо,  в    полушубке, подпоясанном ярко-красным кушаком, один конец которого свисал  до земли и Спиридоныч постоянно падал, как только на  него  наступал.  Он смеялся,  отряхивал  снег  с  бороды  и,  пьяно  растягивая  слова, говорил: «Ну постойте же, Матрена Ивановна».  Впереди шла женщина с накрашенными щеками в кокошнике и синем сарафане поверх старого пальтишка.  Она отбегала от мужика и, звонко смеясь, смотрела,  как он поднимается.  И  каждый  раз,  когда  пчеловод  заваливался  в сугроб,  из  короба  высыпались  то  пирожки  и    печенье,    то какие-нибудь  сладости.  Медведь  осторожно  их   обнюхивал    и, приглушенно чавкая, съедал. Нежданное угощение теплом разливалось в животе, и Сусек, довольно сопя, плелся по тропинке.

За  пригорком  показались  огоньки  деревни.  Запах  дыма и возбужденный лай собак остановил Сусека. «Нет, пожалуй, в  деревню лучше не ходить, шубу попортят». И медведь  свернул  с  тропинки, неожиданно споткнулся о пенек, припорошенный снегом, и  покатился с горки.  Потирая ушибленный  бок, Сусек узнал  знакомый  забор.

– Никак хозяйство пчеловода?! Надо проверить, – подумал медведь  и сломал жердину забора.  Огород было не узнать, весь в  снегу,  он  казался большой белой  поляной, но стог, за которым стояли ульи, все так же монументально возвышался на своем месте.  Сусек с  трепетным  ожиданием  где-то  под сердцем шагнул к стогу, обогнул его, но...  там  был  все  тот  же снег.  Он обошел  еще  раз  стог,  потом  еще  раз,  но  ульи  не попадались.  Медведь ошалело потряс ушами и, принюхиваясь, побрел к дому пчеловода. «Так, вот колодец, вот хлев, там дом,  а  где  же ульи?!» – отчаяние захлынуло старика. И уже когда он решил  возвращаться  в  берлогу,  наткнулся  на приземистый сарайчик, засыпанный с одной стороны снегом под самую крышу.  Медведь подозрительно осмотрел  его,  втянул  воздух,  но ничего не мог уловить, хотя какое-то волнение не покидало  его  и не давало ему уйти от этого строения. Медведь осторожно подошел к омшанику, разгреб лапами снег и  толкнул  старую  дверь.  Она  с треском упала в темноту, и на него хлынула теплая волна  знакомого запаха.  Он сел, блаженно поводил мордой из стороны в сторону и полез в дверной проем.  Там было темно, но Сусек чувствовал,  что тут аккуратно составлены ульи.  Он нащупал в темноте один из них, слегка его встряхнул и услышал ласкающий ухо звук.  

– Пчелки,  мои родные, – не  выпуская  улья,  медведь  сел  в  угол  и,  блаженно приоткрыв рот, как малый медвежонок, уснул, изредка поглаживая во сне бок улья.

Ой, авсень, ой, коляда!

– Дома ли хозяин?– Ево дома нету,

Он уехал в поле пашаницу сеять...