Виктор Стасевич

Мешок праздников (Искорка)

Новый Год

 

Скрипучий декабрь шершавым языком  последней  недели  скатывал хрустящие снежинки в пухлые перины сугробов.  Он  гулко  вздыхал, покачивая  лохматой  головой  елей,   неторопливо    пересчитывал поземкой уснувшие деревья, заботливо поправлял снежное  покрывало на берлогах и по-детски, высунув язык, с  увлечением  расписывал окна домов.

За одним из таких  окон  жил  дымчато-искристый  кот,  имевший удивительную кличку – Дэрмур. Обладая пышными усами и склонностью к рассуждениям, он гордо носил свое имя, как  любой  его  кошачий собрат носит свой хвост.  Род Дэрмура  происходил  от  тех  ушлых рейнских  котов,  которые  не  прочь  были  погреться  у   костра какого-нибудь бродяги или понежиться в кресле  барона  у  камина. Оттуда,  кстати,  и  имя  кота – Der  Mur.  И  если  кто-нибудь сомневался в славном прошлом нашего  кота,  мог  элементарно  это проверить: достаточно было дать Дэрмуру кусок рыбины, а лучше всю – от головы до хвоста.  Тогда у него закипала кровь предков и  из его  утробы  вырывался  боевой    клич    всех    котов Рейна: «Д-ы-рррр-ррр-М-у-у-рр-рр-ррр», его грудь распирало, а  в  глазах вспыхивал огонь, освещавший  в  прошлом  шумные  грабежи  купцов, коварные лица грозных баронов  и,  конечно,  дымные  благоухающие кухни  кабаков.  В  остальном  все  было  буднично – длительная практика и природная виртуозность, несомненно, сказывались – от рыбы даже запаха не оставалось.

Так вот, лежа на спинке старого кресла, которое стояло у печки еще с тех незапамятных времен, когда его туда  поставили,  Дэрмур самозабвенно предавался размышлениям. Все его рассуждения и мечты были связаны с настоящим днем, ведь сегодня  наступил  тот  самый декабрьский день, который тридцать первый, то есть ночью  принесут НОВЫЙ ГОД.  Какой он будет сегодня?!  Этот  вопрос  был  настолько волнующим, что шерстистая волна дрожи проскакивала высоковольтным разрядом под шкурой кота. Он нервно поднимался и изгибал спину все тем же вопросом –  КАКОЙ?! 

Дэрмур  сладко  вспоминал  прошлые Новые года – все  они  были  большими,  не  меньше  хвоста  этого живоглота Нарзана –  одноухого волкодава, живущего в конуре  возле угольного сарая.  Нет, Новый  год  нельзя  сравнивать  с  хвостом паршивой  собаки.  Новый  год – серебристый,  покрытый  чешуей, испускающей такие запахи, что за ушами  начинает  щемить.  Дэрмур даже тряхнул головой от таких воспоминаний.  Но почему  хозяин, старик Петрович, называет Новый год собачьим именем – Горбушей? Вот, мол, Дэрмуша, с Новым годом тебя,  полакомись  горбушенькой. Нет, Новый год есть Новый год, с этим согласится  даже  профессор Крун, старый, пожелтевший от времени  и  жизни  ворон.  Под  этим подпишется любой, возможно, даже хозяин, если, конечно, его можно будет оторвать от своих реликвий.  Ведь давно  известно,  что  он коллекционер,  а  это  пропащие  существа,  особенно  когда   они собирают не какие-нибудь там захудалые минералы, а инопланетные кристаллы. У  Петровича  было  замечательное   собрание    от рубиново-строгих галлереидов до шероховатых,  стального  оттенка глыбок ифраелидов.  Но гордость хозяина –  это  янтарные  ромбики фолиаидов. Их блеск приводил хозяина в неописуемый восторг, а вся коллекция –  кота  Дэрмура.  Тут уж каждая  драная  собака,  каждый сопливый пацан знали, что кристаллы пахнут... но чем? Вот то-то! – валерианкой, а этот удивительный  запах можно сравнить разве что с Новым годом  или  с  Муськой  из  соседнего  двора.  Кот  томно выпустил когти и пару раз не спеша дернул истертую  ткань  старого кресла.  Неожиданно раздался металлический звон из ящика, который хозяин называет как-то странно: Ча-Сы. Звон заполнил всю комнату, резко перешел в грохот, опять  с  люстры  Крун  свалился,  сейчас заорет...  Но  не  успел  ворон  открыть  свой  клюв,  как  дверь отворилась и в дом ввалился хозяин со  своим  другом  и  с  Новым годом.  Одного он держал за руку, другого – за хвост. Хозяин дико заорал:

– Дэрмуша, вот твоя горбуша! Встречай, голуба, Новый  год.

Кота как ветром  сдуло  с  кресла,  он  ловко  перепрыгнул  через взъерошенного  ворона  и  устремился  к  «Новому  году»,  который истекал  жиром,  серебрился  и,  выкатив  глаза,   словно   ждал  Дэрмура...

* * *

– Как жалко,  что  Новый  год  так  быстро  кончается, – сыто  потягиваясь, думал кот чистокровных рейнских кровей – ДЭРМУР.

 

Масленица

 

И докатилась до первопрестольной  славная  масленица.  Денечки выдались чудесные, сдобренные  веселым  солнышком,  припорошенные хрустящим снежком. Жить бы да радоваться, да Господа Бога славить в  праздничных  речах.  Ан  нет,  не  весело  было  Матвею,  коту боярского рода, в рыжей богатой шубе да при усах роскошных.  Ох, не весело.  И шел он по улице,  а  мысли  докучливые,  как  крысы трактирные, донимали его.  Ох, донимали. А мысли те – одна  горше другой, да как им  не  быть,  род  его  знатный  пообнищал,  шуба поизносилась, одни усы остались, да  вот  еще  под  старость  лет бакенбарды отрастил, а дома не нажил.  Все растерял по беспутству своему.

Вот шел кот Матвей не знамо куда, не знамо зачем.  И надо ж было такому случиться, выскочил на улицу  мыша мещанского  сословию. Видно, в соседскую лавку за сырком али  маслицем – никак  блины печь. А звали того мышу по-простому – Ивашкой.  Ох, испугался  Ивашка,  увидевши  кота-боярина,  встал  посередь улицы, слово молвить не может, а язык как лещ мороженый,  лапы будто не свои, хвост сосулькой торчит. Только глазки-бусинки, как четки у иностранного посла,  так  и  ширкают  туда-сюда.  Увидел Матвей мыша у себя на дороге, осерчал. Ох, осерчал.  «Да с каких это пор холопье отродье у меня под ногами  путаться будет?!» – заорал он не своим, собачьим голосом.  А  Ивашка  совсем голову потерял, трясется, как лист осиновый, с места сдвинуться не может. «Ну, погоди у меня!» – прорычал кот и рыжей тучей  двинулся на мыша.  А он уж  со  всеми  родными  попрощался,  стал  просить Господа Бога принять его душу грешную, да по неразумению,  да  по недомыслию обещался ему и всем его  ангелам  по  доброй  осьмушке сыра.  Одно слово – мыша. А Матвей,  взявши  Ивашку  за  шиворот, вдруг слышит слова крамольные, но  душу  кошачью  греющие.  «...и тебе, и всем, кому не  пожелаешь,  дам  я  сыра  голландскаго,  да российскаго и маслица по фунтику...» – шептал  Ивашка.  Задумался тут наш кот: «Чего это я так раскалился, идет себе добропорядочный муж, а я  ни  с  того  ни  с  сего  разорался».  И  тогда  Матвей спрашивает Ивашку:

– Сыр-то свежий?

– Свежий ... – пропищал мыша.

– А к маслицу, видно, блины полагаются?

– Полагаются...

Поставил кот мыша на землю, облизнулся, усы эдак лапой поправил, бакенбарды слегка примял да говорит:

– Ну что  ж, веди. Так и быть, отведаю твоих блинов.

Не верит Ивашка ушам своим и  робко  так,  с  почтением  к  коту обращается:

– Уважьте, ваша милость, хоть и тесно у нас, но  душевно и вкусно.

Пошли они  к  мышу  в  дом,  под  крыльцо  купеческих хоромин.  Ох, и переполоху они там навели. Жена Ивашки  с  испугу блин спалила, а ребятишки, как горох, по щелям рассыпались. Только младшенькая, несмышленая Мышунька не испугалась,  забралась  коту на плечо, хохочет да из усов бантики вяжет. Весело стало Матвею, замурлыкал старый от удовольствия. А Ивашка жену торопит, на стол, мол, подавай, видишь, гость какой.

Долго сидели Матвей с Ивашкой.  Уж Мышунька  уснула.  Уж  меда хмельные и блины праздничные кончились. И тут схватила кота тоска гремучая, комком сырым и колючим к горлу подступила.  «Куда  ж  я теперь пойду?!» –  думает кот, а слезы, как соленые опята,  по  морде катятся и об стол звонко разбиваются.  Испугался Ивашка:

– Пошто  ж, гостьюшка дорогой, опечалился, неужто обидели чем?

Качает головой Матвей, а сказать ничего не  может.  Ивашка  скорей  за  водичкой брусничной – старика отпаивать. Посидел маленько кот, успокоился да и рассказал все мышу про  жизнь  свою  разгульную  и  старость печальную.  Пожалел его Ивашка и стал уговаривать Матвея у  него, мыша  мещанского  сословия,  жить  остаться...  Так    Матвей, кот-боярин, там и живет.

Да... чего только в масленицу  не бывает.

 

Алевтина-Морковница

 

Бежит по лесу Заяц, пыхтит, торопится.

– Опять не успею, вот беда-то.

А навстречу ему Волк, сам серый, нос черный, а глаза голоднющие. Увидел Зайца и... обиделся.

– Ты где пропадаешь, Заяц? Тут, можно сказать, обед уже закончился, а тебя все нет, непорядок.

– Извини, Серый, тороплюсь. Еще немного и опоздаю.

– Да будет тебе, посиди маленько, посумерничаем, я  тебе  сказку расскажу, как кролика в яблоках готовить.

– Ах, Кролик,  вот  беда-то,  не  успею. Сегодня же Алевтина, большой праздник, ах-ах, не успею. Будь  здоров,  Волк,  я  побежал.

– Еще я знаю, как баранину...  Ты куда,  постой,  остался  бы  на ужин. Хм, всегда так, – совсем расстроился Волк.

А Заяц, сам не свой, бежит, пыхтит, кряхтит, тут  дорогу  Медведь перегородил. Видит Зайца, облизывается, ушами прядет, лапой живот поглаживает.

– Здорово, Косой, вовремя пожаловал, я как раз  малинки  подъел, сейчас зайчатинки перекусим и на боковую. 

Заяц строго посмотрел на Медведя,  лапкой  пригрозил  и  голосом строгого полицейского так говорит:

– Гражданин Медведь, почему на дороге неправильно  остановились? Быстро займите левую сторону. Смотрите, ненароком штраф выпишу.

Соскочил Медведь с тропинки да в крапиву, а Заяц ему:

– Так-то лучше, –  и был  таков.

Чешет  Медведь  затылок,  а  сам думает: «Видно, Заяц  что-то  съел  непотребное».  Зайцу  же  не  до Медведя, торопится, лапами быстро перебирает, пылищу  поднял,  не продохнуть.  Запыхался, расчихался  Ушастый,  остановился,  глаза протер, а перед ним Лиса.  Хвостом водит туда-сюда, глазки  хитро сощурила и так сладенько, как карамельку во рту держит, говорит:

– Ой, Заинька, заждалася я  тебя,  закручинилася.  Уж  не  чаяла увидеть, ненаглядный ты мой.  Приголубь бедную мою головушку,  не оставь ты сироту на дороге лесной.

Жалко стало Зайцу Рыжую, да как быть, не знает.

– Извини, Лиса, спешу, большой заячий праздник сегодня – Алевтина-Морковница. Давай Медведя позовем, он  тут  недалече.

Лисице аж дурно стало, как  услышала  про  Медведя.  Подпрыгнула  Хитрющая, лапами машет, сказать что-то хочет, а Заяц  знай  свое гнет:

– Правда,  он  малость  невоспитанный,  пришлось  отчитать   за неправильное поведение на дороге...

– Вот, вот, –  подхватила Лиса, – грубиян,  одно  слово.  Давеча поймал меня за шиворот и говорит: «Лиса,  хвост  у  тебя  больно хорош, от мух отмахиваться в самый раз».

– От мух, говоришь? –  взял Заяц в лапы хвост,  оценивает. –   Почти как у Волка...

– Что ты понимаешь, Косой?! У Волка не хвост, так себе – веник драный. А это ж натуральная лиса, посмотри, какая расцветка.

– Эх, уговорила, – тяжело вздохнул Заяц, – беру. Сколько просишь?

Лиса ошалело смотрит на Зайца и думает: «Рехнулся Косой, а  я  его еще есть собиралась.  Нет, надо  отсюда  убираться  подобру-поздорову».

– Так что, Лиса? Пару кочанов капусты  и  три  морковки  сверху, больше не дам, не проси.  Моя Зайчиха хоть меха и  любит,  но  за лишние траты такого нагоняю задаст... 

Лиса рванула свой хвост из лап Зайца и ну бежать. А Косой пожал плечами, потом вспомнил, что торопится, да поскакал по тропинке.

Дома Зайца уже ждали.  Вся его семья: семь Зайчат и жена,  кум Кролик и гость из солнечной Азии – Заяц Толай.

* * *

После вкусного обеда из морковных биточков, морковного рагу, тушеной морковки в краснокочанной капусте, морковных крекеток и морковного ликера с дубовой корой, развалившись в  плетеных креслах на  веранде,  мужчины  не спеша  грызли  свежие морковки.

– Хороший праздник Алевтина, – сытно потягиваясь, проговорил кум Кролик.

– Да, очень хороший, – согласился  Толай, поправляя тюбетейку, хрумкнул морковкой и спросил: – А как у  вас  народец  в  лесу?

– Трудно даже сказать, суетливые, вечно  куда-то  спешат... –  важно покачивая ушами, отвечал Заяц.

 

Яблочный Спас

 

– Скошенная трава всегда приятно щекочет пятки, а как она пахнет! Особенно когда ее жуешь, да еще с росой! Нет, хорошо, что мы сюда переехали, – так думал Гринька Зернышков, семеня короткими лапками по саду.

– С другой стороны, и на опушке леса было неплохо. Правда, с лисой сладу не было. Одни беспокойства от нее, особенно для нас – хомяков. Ведь мы, хомяки, народ хозяйственный, не терпим беспорядка, а эта бестия знай себе роет где не попадя, нос свой сует, куда не положено. Ох, и намаялся я с ней…

Гринька остановился рядом с кустом смородины и опасливо посмотрел в сторону малинника. Там иногда  любил подремать серый, как войлочная шляпа, барбос по кличке Грум.  Пес безобидный и ленивый до звездной бесконечности, но встречаться с ним  не хотелось. Вдруг  лай поднимет или чего доброго – зарычит. Вроде знаешь, что ничего подобного не произойдет,  а все равно неприятно. Сегодня в малиннике никого не было, путь был свободным, и хомяк побежал дальше.

А вот и заветная яблоня. Под ней всегда много ароматных красных яблок. Яблоки – это нескрываемая страсть Гриньки. Он до безумства обожал все яблочное – варенье, повидло, пастилу, компот, сухофрукты, панамку в яблоках, даже конь Сидор и тот ему нравился. Потому что был конем в яблоках.

Хомяк остановился, зажмурился и стал водить носом. Так он пытался подсчитать, сколько яблок будет лежать под деревом. Он всегда хвастался своим необычным нюхом: «За километр чую лису и с закрытыми глазами могу сказать, сколько яблок лежит под яблоней».

С лисой не знаю, как обстоят дела, но с яблоками происходит одна и та же история.  Фантазия Гриньки неслась вскачь с такой скоростью, что спотыкалась где-то в районе тысячи яблок. Она, может быть, и дальше побежала, но хомяк знал только одно большое число – тысячу. Поэтому, когда он закрывал глаза и водил носом, это магическое число представало перед ним в виде большого короба с яблоками. У Гриньки подрагивали усики, и он неизменно выдыхал: «Тысяча!!!», открывал глаза и наполненный до краев щемящим видением, с трепетом подкрадывался к близлежащему фрукту.

«Фрукт» – слово, которое тоже нравилось Зернышкову. Но если «Яблоко» – слово круглое и сочное, то «Фрукт» – как шелест звезд. Правда, может, так шелестят и крылья куропатки, но это не романтично.

В этот раз что-то было необычным и странным под яблоней. Хомяк не мог понять, в чем дело, пока не услышал чавкающие звуки. Сомнений не было – кто-то без спросу ел яблоки! Нарушителя Гринька увидел неожиданно. Его уши торчали из-за дерева и раскачивались в такт чавканья.

– Ты что тут делаешь?! – просипел хомяк.

– Я? – и тут из-за яблони высунулась мордочка кролика.

– Да, ты!!! – Гринька стал приходить в себя.

– Яблоки ем.

– Это мои яблоки!!! – он уже просто кричал, как сорока на заборе.

– Не жадничай, их тут много.

Невозмутимость наглеца окончательно потрясла Гриньку, но еще больше он удивился, когда вдруг понял, что перед ним сидит не просто кролик, а РЫЖИЙ КРОЛИК. Вот именно, абсолютно рыжий, как вечернее солнце на бугре.

– Вы посмотрите на него, – возмущался хомяк, – он не просто хищнически уничтожает мои яблоки, но он еще и рыжий!

– Да, рыжий, как истинный ирландский кролик.

– Этого добра нам еще не хватало.

– Знаешь что – не ворчи. Возьми лучше вот это яблоко, оно самое большое. Наверное, и самое вкусное.

Гринька увидел яблоко у себя перед носом. Оно в самом деле было большим с красным сочным бочком. Под его шкуркой так и сочилась нежная мякоть и предательски завлекала Гриньку. Хомяк нехотя взял этот плод искушения в лапки, осмотрел со всех сторон, прищурив по хозяйской привычке левый глаз. Нет, изъянов в яблоке не было, оно было просто идеальным.

– Тем более, ты сам рыжий, – донеслось до ушей Гриньки. Это уже ни в какие ворота не лезло, оставалось одно – съесть этот фрукт.

Рот наполнялся сладчайшей мякотью, а душа Гриньки потихоньку успокаивалась. Она совсем пришла в свое прежнее состояние, когда хомяк увидел, что яблок  под деревом лежит больше обычного.

– Меня зовут Сельчук, – сказал рыжий кролик.

– Странные у вас, ирландских кроликов, имена, – умиротворенно проговорил хомяк, – а меня зовут Гринька Зернышков.

– А ты пробовал яблоко с листком подорожника?

Хомяк оторопел:

– Нет, я о тебе лучше думал.

– Мне тоже не нравится, – поспешил кролик.

– Вот если с рябиной или смородиной – другой разговор, –  повеселел Гринька.

– Можно с капустным листом.

– С капустным… не пробовал, а вот пастила из яблок и рябины, да еще обсыпанная  просяными зернышками, это… – и он блаженно зажмурился. Сельчук тоже закрыл глаза и потянулся к воображаемой пастиле, потом тяжело вздохнул:

– Ни разу не  пробовал.

– Как так, – растерялся Гринька, – а разве ты не знаешь, что яблочную пастилу обязательно надо есть! Особенно в Яблочный Спас! Ой… – тут же воскликнул хомяк, – сегодня же Яблочный… Ой, мне надо яблок домой принести. Ой, меня же ждут, а я с тобой лясы точу. Надо торопиться, надо спешить. Сейчас еще и гости нагрянут, – он принялся спешно собирать яблоки, от некоторых  тут же откусывал и кусочки заталкивал в защечные мешки. Кролик уже не ел яблоки, а грустно смотрел на хомяка.

– Все! Я пошел, – с трудом проговорил Гринька, рот-то яблоками набит, – а ты к кому в гости пойдешь?

– Я никуда не пойду, – тихо проговорил кролик и опустил уши.

– Вот и хорошо, – пробурчал Гринька.

– Ты так думаешь?

– Конечно, ко мне пойдешь в гости. Я приглашаю.

– Так сразу и в гости?!

– А чего откладывать…

– Все-таки мы недавно познакомились.

– Хе, если ждать, так и праздник пройдет. Идем, что ли?!

– Пойдем, – радостно сказал рыжий ирландский кролик, – вот только прихвачу яблочек для гостинцев.

– Хорошее дело. Да, еще я тебя угощу яблоками с медом, но это уже будет в другой праздник – в Медовый Спас, а вот рябиной с орехами – в Ореховый Спас.  Незачем праздники сваливать в кучу, чего доброго еще объесться можно.

И они пошли. Мимо старой яблони, под кустами смородины, мимо малинника, в дальний угол сада, к старому дровяному сараю, под которым и жил хомяк Гринька Зернышков.